РОЛЬ РАННИХ ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ПРОИСХОЖДЕНИИ ПСИХИЧЕСКИХ РАССТРОЙСТВ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ МЕТОДОЛОГИИ
В соответствии с психоаналитическими представлениями индивид в своем развитии и становлении проходит ряд стадий (Фрейд, 2021). Психическая структура его личности формируется и закладывается в ранних отношениях мать-дитя. Все последующие человеческие взаимоотношения формируются на базе ранних и постепенно усложняются. Таким образом, эти ранние отношения приобретают фундаментальное значение для формирования психической структуры личности, а нарушения в ранних отношениях мать-дитя ведут к специфическим психическим расстройствам.
Говоря о роли ранних объектных отношений в происхождении психических расстройств, невозможно переоценить вклад Р.Шпица в исследования довербальной фазы развития. В своих исследованиях он ориентируется на концепцию объектных отношений (Шпиц, 2006). Изучая нарушения в ранних отношениях между матерью и ребенком, а также их последствия, он подчеркивает, что в первый год жизни усилия младенца всецело направлены на выживание и развитие адаптационных механизмов, так как ребенок полностью беспомощен, а мать, либо лицо ее замещающее, должна компенсировать и предоставить ребенку то, чего ему недостает.
Новорожденного младенца он рассматривает в качестве недифференцированного целого, где дифференциация начинается в результате двух процессов, которые Шпиц называет созреванием и развитием. Созревание связано с развертыванием филогенетических, врожденных функций, а развитие с проявлением способов адаптации организма к внутренней и внешней среде. На протяжении первого года жизни мать и младенец, в норме, представляют собой «закрытую систему», то есть для новорожденного окружающая среда сводится, к одному человеку - к матери или лицу, которое ее заменяет. Таким образом, исследование младенчества предполагает изучение динамики и устройства данной закрытой системы.
Изучая эту систему, Шпиц наблюдал, как шаг за шагом происходит переход от чисто биологического состояния, к тому, что должно стать первыми социальными отношениями индивида. Он описал отношения мать-дитя как исключительно асимметричные, где вклад каждого из партнеров в их взаимоотношения неравен. Наиболее важными факторами, определяющими объектные отношения, являются личности матери и ребенка. Хотя влияние окружающей среды и социокультурных факторов нельзя недооценивать.
Шпиц выделяет несколько стадий развития объектных отношений. Первую он назвал безобъектной. Это мир, где еще нет ни объекта, ни объектных отношений. Аппарат восприятия новорожденного обладает мощным противостимульным барьером, который защищает младенца в первые недели и месяцы жизни от перегрузки потока восприятий из внешнего мира. Раздражения, приходящие извне, воспринимаются только тогда, когда уровень их интенсивности превосходит барьер чувствительности нарушая баланс новорожденного, и он яростно выражает свое неудовольствие. Реакция неудовольствия наблюдается с момента рождения. В данный период на мать также ложится функция дополнительного защитного барьера от чрезмерных раздражителей.
Восприятие, в том смысле, в каком оно присуще взрослым, отсутствует у младенца, ему надо учиться. Функция апперцепции будет приобретена позже благодаря опыту, полученному в ходе эмоционального взаимодействия с другим человеком в процессе установления объектных отношений. Любые стимулы, воздействующие на органы восприятия младенца, являются для него абсолютно чуждыми, их сенсорное качество переживается как нечто неприятное. Для того, чтобы стимул стал представлять собой сигнал или сообщение, он должен быть преобразован в значимый опыт. Такие сигналы постепенно складываются в последовательную картину окружающего мира. И напротив, если такого преобразования не происходит, то индивид осознает перцептивный процесс через его дисфункцию. Это сравнимо с ощущениями, сопровождающими зубную анестезию, где анестезированный участок (губа, внутренняя сторона щеки, небо) воспринимаются как увеличившееся в размерах и чужеродное тело.
К такому значимому опыту можно отнести и процесс кормления. Шпиц высказывает предположение, что новорожденный наделен лишь контактной, то есть тактильной перцепцией посредством оральной полости и не способен к восприятию на дистанции. Из этого следует, что грудь, хотя и остается первым воспринимаемым объектом, но является отнюдь не визуальным, а связанным с контактом, соприкосновением, то есть орально-контактным перцептом.
Очень важным этапом в развитии младенца представляется переход от контактной перцепции к дистанционной, от тактильной к визуальной. Шпиц связывает этот переход с актом кормления и обращает наше внимание на то, как младенец в процессе кормления разглядывает лицо матери. В этот момент младенец ощущает во рту сосок и в то же время видит лицо матери. Таким образом, тактильное восприятие соединяется с дистанционным, визуальным, и они становятся неотъемлемой частью единого опыта.
Подобное соединение открывает путь к постепенному переходу от прямого физического контакта, по сути, адгезивного опыта, к ориентации с помощью дистанционного восприятия. В каком-то смысле мы видим зарождение трехмерности или пространства и ориентации в нем, которое так важно для формирования психики. Еще один элемент этого опыта заключается в том, что во время кормления, когда младенец теряет сосок и вновь его находит, мы наблюдаем как контакт с удовлетворяющим потребность перцептом каждый раз утрачивается и вновь находится. А в интервалах между утратой и восстановлением контакта другой, визуальный элемент перцептивного единства сохраняется. Таким образом, визуальный контакт постепенно начинает восприниматься как более надежный, ценный своей непрерывностью и постоянством. Именно этот момент Шпиц отмечает как исток формирования объекта, его дальнейшей константности и это самое начало прогрессивно развивающихся в дальнейшем объектных отношений.
Интересно посмотреть на этот процесс с другой стороны. Ханна Сигал в своей статье о формировании символа, опираясь на теорию объектных отношений, отмечает, что первый интерес и импульсы ребенка направлены на тело родителя, а интерес ребенка к внешнему миру обусловлен вытеснением аффектов и импульсов по отношению к первичным объектам и перемещением на более новые. Она рассматривает процесс формирования символа как формирование связи в трехсторонних отношениях: между самим символизируемым объектом, далее объектом, выступающим в качестве символа и индивидом.
Не является ли процесс кормления, описанный Шпицем, тем самым началом символизации?
Формирование символа помогает Эго справляться с тревогами. Оно, отмечает Сигал, начинается очень рано, возможно с началом с формирования объектных отношений и его свойства и функции также изменяются, отражая развитие Эго и объектных отношений.
Использование символа во внешней и внутренней реальности, как заменителя объекта дает больше свободы в обращении с ним, поскольку они не полностью отождествляются друг с другом. И именно поэтому, в той степени, в которой признаются отличия, объект также признается в качестве себя самого, а не только заменителя. Его собственные свойства признаются, учитываются и используются. Символ необходим чтобы вместить аффекты, импульсы по отношению к исходному объекту, уменьшить их, что способствует их контейнированию и сохранению объекта.
Формирование символа, также определяет способность к коммуникации, как во внешним мире, так и во внутреннем, поскольку общение осуществляется с помощью символов.
Говоря о нарушениях в формировании символа, Сигал обращается к выводам Мелани Кляйн, проиллюстрированным на примере анализа мальчика четырех лет, страдающего аутизмом, который не мог говорить и играть. Он не выказывал ни аффектов, ни тревоги, его не интересовал окружающий мир, за исключением дверных ручек, станций и поездов, которые, казалось, завораживали его. Его анализ показал, что ребенок пребывал в ужасе от собственной агрессии по отношению к телу его матери, и от чувства, что ее тело стало плохим в результате его нападок. Его тревога была такой сильной, что он возвел мощную защиту от своих фантазий о матери. Что, в результате, парализовало его фантазирование и процесс формирование символа. Мелани Кляйн пришла к выводу, что, если формирования символизации не происходит, развитие Эго полностью останавливается.
В свою очередь, Ханна Сигал постулирует что символическое приравнивание исходного объекта и символа является основой шизофренического, конкретного мышления.
Возвращаясь к исследованиям Шпица, связанным с формированием восприятия объектов на расстоянии, отметим, что начиная с четвертой недели жизни, пишет Шпиц, существует только один перцепт, за которым ребенок может следить визуально, который он выделяет на фоне всего остального в пространстве и это человеческое лицо. Никакой другой визуальный перцепт не вызывает такой реакции. Зарождающийся новый способ дистанционного восприятия обогащает младенца, облегчает его ориентацию и освоение мира вокруг, расширяет автономные функции Я, внося существенный вклад в освоение реальности.
Со второго месяца жизни человеческое лицо становится основным зрительным перцептом, которому оказывается предпочтение перед всеми остальными «предметами», окружающих ребенка, а на третьем месяце этот стимул достигает кульминации в новой специфической реакции – улыбке. Это ответная реакция на появление человеческого лица в поле зрения младенца.
Однако, после шестимесячного возраста подавляющее большинство младенцев перестает улыбаться, если в поле зрения попадает лицо незнакомца. Шпиц пришел к выводам, что улыбка младенца между третьим и шестым месяцем вызывается не человеческим лицом, а знаком-гештальтом. Этот знак-гештальт не является подлинным объектом. Шпиц назвал его предобъектом, а стадию предобъектной, где ребенок выделяет лишь внешние, несущественные признаки. Он узнает знак-гештальт, представляющий конфигурацию человеческого лица, но не конкретного лица, а любого, лишь бы оно представало перед ним анфас и в движении.
Это переходный момент, от восприятия вещей как объектов к возникновению и установлению контакта с либидинозным объектом, который существенно отличается рядом признаков приобретенных в процессе уникальных взаимоотношений в диаде мать-дитя. Эти взаимоотношения ничем заменить невозможно. Только они могут создать в развитии ребенка фактор переживания, состоящий, из постоянного реципрокного обмена, в котором главную роль играют аффекты. Именно способность поочередно брать и давать с постоянной сменой и движением отдельных элементов составляет суть этого взаимообмена. Вклад матери в эти отношения существенно отличается от вклада младенца, но каждый из партнеров в чем-то дополняет другого. Эмоциональное отношение матери, ее аффекты, помогают ориентировать аффекты младенца и привносят качество реальной жизни в его опыт. В этих отношениях мать является представителем внешнего мира.
Данная последовательность иллюстрирует другую существенную деталь перехода к уровню объектных отношений, а также совпадает с появлением рудиментарного Я и началом структуризации психического аппарата, в котором и начинает функционировать рудиментарное Я. Первые неуклюжие, но направленные действия, которые совершает младенец, являются признаками функционирования его Я. Они направлены на овладение и защиту. Фрейд называет это рудиментарное Я телесным Я (Фрейд, 2017).
После перехода от безобъектной стадии к стадии направляемой активности Я, должен осуществиться следующий переход к более высокому уровню интеграции. Это не простой путь, где переживания ребенка имеют гораздо более серьезные последствия, поскольку психическая структура еще не стабильна. Травмы в эти переходные периоды приводят к серьезным специфическим последствиям, характерным для данного периода. В свою очередь, успешный переход из одной фазы в другую действует как катализатор, ускоряющий развитие ребенка.
С помощью внешнего окружения ребенок развивает собственные способы адаптации и защитные механизмы. Они являются неотъемлемым условием его социализации. Однако, окружение и в первую очередь мать могут оказывать патологическое влияние на развитие младенца. Отношения внутри диады являются крайне специфическими, связанными на уровне аффекта и относительно изолированными от внешнего мира. Для младенца аффект играет роль коммуникации. Сознательно или бессознательно каждый партнер диады мать-дитя воспринимает аффекты другого и реагирует аффектом. Развертывание аффективного восприятия и аффективного обмена предшествует всем остальным психическим функциям. В течение первого года аффекты сохраняют главенствующую роль.
Между шестым и восьмым месяцем ребенок начинает отличать своих и чужих. При приближении постороннего восьмимесячный ребенок проявляет различной степени тревогу. Шпиц назвал этот паттерн поведения тревогой восьмимесячных. К этому времени ребенок уже более развит во всех отношениях, его тревога — это реакция на тот факт, что лицо незнакомца не идентично со следами памяти о лице матери. Здесь мы можем наблюдать процесс соединения нового восприятия с репрезентацией прошлого опыта, то есть процесс апперцепции. Тем самым, данный факт говорит о том, что ребенок успел установить объектные отношения и мать стала для него либидинозным объектом. В объектных отношениях произошли изменения, однако их путь будет продолжаться.
Говоря о нарушениях в формировании ранних объектных отношений, необходимо отметить, что сам характер взаимоотношений мать-дитя, влечет за собой возможность серьезного расстройства, если эти отношения нарушаются по каким-либо причинам. Речь может идти об отклонениях в личности самой матери, которые могут оказывать патологическое влияние на развитие ребенка или о психической депривации.
Нарушения ведут к неспособности индивида устанавливать нормальные человеческие и социальные отношения, невозможности адаптироваться к жизни в социуме. Ему остается недоступным многообразный мир человеческих взаимоотношений, отношений, которые он так и не испытал. Отношения, которые таким людям все же удается установить, скорее напоминают формальность или подражание, пародию на объектные отношения и едва ли достигают уровня идентификации, но не превышают его. Это люди не имели возможность создать самые первые отношения, отношения с матерью. Завершая свое исследование Шпиц постулирует «дети, лишенные любви, превращаются во взрослых, исполненных ненависти». Для них открыт только один путь уничтожение того социального устройства, жертвами которого они стали».
Опыт применения психоаналитического наблюдения за младенцами по методу Эстер Бик прекрасно демонстрирует обсуждаемые процессы. Алессандра Пионтелли психиатр и психоаналитик в своей книге «Назад во времени» (Пионтелли, 2017) предлагает описание аналитического наблюдения за детьми с развивающимся аутизмом, где подробно продемонстрировано замедление развития приводящее к аутизму, а также роль изначальной недоступности родителей в невербальной коммуникации. Двое детей из двух семей, принадлежащих к далеко стоящим друг от друга социальным группам. Эти дети демонстрируют схожее замедление развития, что автор объясняет недостаточностью послеродовой психической адаптации и первичного психического развития.
В первом случае наблюдая двухмесячного младенца у груди матери автор пишет «он открывал глаза и смотрел на лицо матери, как бы цепляясь за него своими глазами. Его глаза редко встречались с глазами матери; даже возникнув, такой контакт длился всего секунду, недостаточный, чтобы «зацепить» или подключить его. У мальчика был какой-то фиксированный, почти растерянный взгляд, как будто он смутно и инстинктивно ожидал некой неизвестной, но легко узнаваемой «зацепки» и «связи», а потом оставался оставленным, смущенным и сбитым с толку, как будто выброшенным в пустоту. Кормя ребенка грудью, миссис Т. (его мать) обычно увлекалась непрерывными разговорами, одним из своих бесконечных телефонных монологов, держа трубку одной рукой, а Мартина другой. Как только она заканчивала кормить, мать немедленно укладывала младенца в колыбель и быстро выходила из комнаты».
Ближе к трем месяцам поведение младенца было настороженным и неподвижным, «как будто даже малейшее неконтролируемое движение могло поколебать и изменить его жесткие, но очень хрупкие границы и защиту, которую он пытался создать для себя с помощью этой ригидности и напряженности мышц. Единственным исключением было его обычное ритмичное, постоянное, монотонное движение головой (из стороны в сторону). Двигая головой, он, казалось, полностью заполнял себя своими собственными ощущениями и движениями, создавая вокруг себя непроницаемый «панцирь» из «гипнотической», трансоподобной нечувствительности по отношению к любому другому ощущению, идущему снаружи». К четырем месяцам мальчик начал «расширять диапазон своих ритмичных, постоянных движений. Теперь он двигал ногами вверх и вниз или почти незаметно качал головой… он также тянул нагрудничек, закрывая им лицо и рот, и энергично сопротивлялся, если кто-то пытался удалить этот «щит». Он очень редко совершал движения, обращаясь к другим людям».
Характерные движения головой, похожие на семантический сигнал «нет», описаны в исследованиях как паттерн укореняющегося поведения, который представляет собой рефлекторные действия и проявляется с рождения. Он связан с процессом кормления и обеспечивает выживание новорожденного. Очень скоро этот процесс становится целесообразно организованным, где младенец захватывает ртом грудь без поискового движения головой. Это происходит по мере того, как процесс развития переходит под контроль психики. Укореняющее поведение не направлено на объект и относится к безобъектному периоду и предназначено для ослабления напряжения. У эмоционально депривированных детей сохраняется горизонтальное вращение головой, оно представляет собой регрессию, то есть способ снизить напряжение путем который новорожденный использует в первые недели жизни. Таким образом, укореняющее поведение младенца указывает на то, что младенец ищет удовлетворение, в то время как дерпивированный ребенок, подобным движением, демонстрирует неудовольствие и дискомфорт от напряжения.
Еще один яркий пример в нарушении установления визуального контакта описывает Пионтелли «открыв глаза, он почти сразу же находил объект и смотрел на него пристально и довольно невыразительно. Если объект перемещался из поля зрения (это часто случалось, например, с лицом его матери), он продолжал смотреть на точку в пространстве, где тот находился прежде, отчаянно пытаясь сохранить окружающую сцену как фиксированную и неизменную, насколько это возможно. Неодушевленные предметы для этой цели явно служили лучше, но для него, похоже, не имело большого значения, был ли объект человеком или вещью; его взгляд всегда был одинаково пустым».
К пяти месяцам появился новый устоявшийся паттерн – когда Мартин оставался в своей кроватке один, он начинал предаваться «некой «оргии» ощущений царапая и потирая глаза и лицо, тыкая пальцами в уши, все это – в сопровождении сосущих шумных движений языком», как будто окутывая себя в эти ощущения и стремясь избежать контакта с внешней реальностью.
В последующий период наблюдений, примерно до конца первого года, автор отмечает, «возникало ощущение, что он путешествовал назад во времени в состояние иллюзорной самодостаточности и автономии, в состояние всемогущества, иллюзорной автономии плода». Со временем стала привлекать внимание гиперразвитая мышечная активность ребенка, которая создавала ощущение странной, похожей на механическую деятельность плохо согласованных разрозненных между собой частей тела связанных в одно целое.
Речь, стала появляться к шестнадцати месяцам и представляла собой странный «салат» из слов, как будто он подбирал и собирал обрывки всевозможных разговоров. К концу второго года коллекционирование слов казалось, имеет тот же беспокойный, компульсивный характер, как и ходьба или еда, которую он поглощал почти без паузы, без удовольствия или времени для размышления. Позже, стало очевидным (особенно в после дующие месяцы и годы), что он использует слова как ярлыки в каталоге и размещает их в отдельных, строго определенных отсеках для объектов, чувств и событий. Поместив подходящее слово «в ящик», он чувствовал облегчение от того, что «вещь» находилась под контролем, испытывал чувство безопасности. Часто он терпел сокрушительную неудачу в своих усилиях определить слово и называл неверное имя или неправильное значение, вызывая у домашнего окружения смех или комментарии о его глупости.
Постепенно становилось заметно как его речь преобразовалась в механическую обязанность и использовалась как барьер для сохранения псевдо-нормальности, удерживая других на расстоянии от его уединенного, пустого, безмолвного мира.
Дальнейшее наблюдение, с периодичностью раз в год, показало, что его уединение превратилось в отчуждение. Несколько лет ему удавалось сохранять видимость нормальности прячась за фасадом подражания. Какое-то время его поведение, как и неспособность к обучению не волновали его близких, они объясняли себе это тем, что он еще «маленький». Вскоре стало очевидным что равнодушие и жестокость составляют часть его натуры. Свою злобу и садизм он направлял на тех, кого считал ниже себя, например младшего брата, прислугу. К одиннадцати годам трудности Мартина уже были очевидны для всех. Его мать начала говорить о неблагополучии Мартина в школе и его неспособности к обучению. А вот так комментирует его поведение младший брат: «Вы знаете, что до самого последнего времени, если он видел картинку лошади, он пытался ездить на ней... просто не мог различить... или если кто-то говорил "лошадь", он пытался ехать... Иллюстрация - будто то же самое, что и настоящая лошадь...» в ответ на это Мартин пренебрежительно улыбается и говорит: «Я сейчас ненавижу лошадей...». Этот пример хорошо иллюстрирует символическое приравнивание, описанное Ханной Сигал.
Алессандра Пионтелли отмечает и другие множественные симптомы психосоматического характера, такие как прыщи и высыпания, лишний вес и чрезмерная потливость в очень раннем возрасте, а позднее аллопеция или двойной ряд зубов.
Второй случай, описанный автором, имеет много общего как в симптоматике детей, так и в поведении окружения, игнорировавшего или отрицавшего проблемы в развитии и не желавшего обратиться за помощью.
В своем окружении, будучи младенцем, Мартин подвергался массированной атаке различных стимулов, беспричинным вторжениям, переживая состояния постоянного возбуждения и хаотичного, бесцельного движения окружавших его людей, которые все больше и больше пугали его. Во втором случае ребенок, наоборот, сталкивался с непроницаемой, глухой стеной, недостаточностью стимуляции и заброшенностью. Но объединяет эти два случая то, что рядом с этими детьми не оказалось человека восприимчивого и заинтересованного, их младенческие потребности не были услышаны. Обе матери были эмоционально недоступны, слишком закрыты чтобы слышать, а в иные моменты имели склонность к чрезмерному слиянию приводящему к спутанности. Дети оказались в собственных изолированных мирах в попытке достичь иллюзорной независимости от внешнего мира. В их бесконечных ритуалах, направленных на обретение контроля и сохранения полного застоя выражалась ненависть и попытки ликвидировать малейшие признаки жизни. А аппарат восприятия, как проводник любых внешних движений и изменений был объектом ненависти и подвергался атакам.
В своей книге автор обсуждает возможность влияния качества ранних объектных отношений на формирование аутизма. С другой стороны, приводя в пример братьев и сестру Мартина, автор отмечает, что только лишь воздействия первичного окружения видимо недостаточно для формирования аутистической структуры, необходимо наличие и других факторов, в том числе определенной психофизиологической предрасположенности. Таким образом, подчеркивая многофакторность в этиологии данного расстройства.
Возвращаясь к теме влияния качества объектных отношений в ранний период на формирование и развитие психических структур и подводя итоги вышесказанного, важно отметить, что для их благополучного становления необходимо наличие атмосферы безопасности и восприимчивости, которая создается стабильными и непрерывными объектными отношениями, где может быть инициирован и развернут невербальный аффективный диалог. Именно он предшествует формированию психических функций, так как в течение первого года аффекты сохраняют главенствующую роль в выстраивании отношений.
Елена Шишкина
07.06.2024
Список литературы